Стихи русских и зарубежных поэтов

Покойник спать ложится
На белую постель.
В окне легко кружится
Спокойная метель.
Пуховым ветром мчится
На снежную постель.
Снежинок легкий пух
Куда летит, куда?
Прошли, прошли года,
Прости, бессмертный дух,
Мятежный взор и слух!
Настало никогда.
И отдых, милый отдых
Легко прильнул ко мне.
И воздух, вольный воздух
Вздохнул на простыне.
Прости, крылатый дух!
Лети, бессмертный пух!

3 февраля 1909

Три раза пытать приходила.
Я с криком тоски просыпалась
И видела тонкие руки
И темный насмешливый рот.
«Ты с кем на заре целовалась,
Клялась, что погибнешь в разлуке,
И жгучую радость таила,
Рыдая у черных ворот?
Кого ты на смерть проводила,
Тот скоро, о, скоро умрет».
Был голос как крик ястребиный,
Но странно на чей-то похожий.
Все тело мое изгибалось,
Почувствовав смертную дрожь,
И плотная сеть паутины
Упала, окутала ложе…
О, ты не напрасно смеялась,
Моя непрощеная ложь!

1911

Как люб мне натугой живущий,
Столетьем считающий год,
Рожающий, спящий, орущий,
К земле пригвожденный народ.

Твое пограничное ухо —
Все звуки ему хороши —
Желтуха, желтуха, желтуха
В проклятой горчичной глуши.

Октябрь 1930

Светлый немец
Пьет светлое пиво.
Пей, чтоб тебя разорвало!
А я, иноземец,
Сижу тоскливо,
Бледнее мизинца,
И смотрю на лампочки вяло.
Просмотрел журналы:
Портрет кронпринца,
Тупые остроты,
Выставка мопсов в Берлине…
В припадке зевоты
Дрожу в пелерине
И страстно смотрю на часы.
Сорок минут до отхода!
Кусаю усы
И кошусь на соседа-урода,—
Проклятый! Пьет пятую кружку!
Шея — как пушка,
Живот — как комод…
О, о, о!
Потерпи, ничего, ничего.
Кельнер, пива!
Где мой карандаш?
Лениво
Пишу эти кислые строки,
Глажу сонные щеки
И жалею, что я не багаж…
Тридцать минут до отхода!
Тридцать минут…

1907, Веймар, вокзал

Я не ждал, не искал ни борьбы, ни побед,
Не готовил я душу для бурь и страстей.
В непонятном предчувствии горя и бед
Тосковал я всю юность над долей моей.

Но когда бы яснее я мог разглядеть
Надвигавшийся мрак моей странной судьбы,
Лучше было б в те юные дни умереть,
Лучше было б уйти от страстей и борьбы.

Не томился бы я по небесным лучам,
По сияющим высям таинственных гор.
И в спокойствии сердца, молясь лишь мечтам,
Я не понял бы жизни и грязь, и позор.

И, быть может, с собой я б унёс навсегда
Лучезарную вечного духа звезду.
И горела бы ярким лучом та звезда
В царстве света, куда я пути не найду.

Год написания: без даты

Я не один; всегда нас двое.
Друг друга ненавидим мы.
Ему противно всё живое;
Он — дух безмолвия и тьмы.

Он шепчет страшные угрозы,
Но видит все. Ни мысль, ни вздох,
Ни втайне льющиеся слезы
Я от него сокрыть не мог.

Не смея сесть со мною рядом
И повести открыто речь,
Он любит вскользь лукавым взглядом
Движенья сердца подстеречь.

Не раз терял я бодрость духа,
Пугали мысль мою не раз
Его внимающее ухо,
Всегда за мной следящий глаз.

Быть может, он меня погубит;
Борьба моя с ним нелегка…
Что будет — будет! Но пока —
Всё мыслит ум, всё сердце любит!..

1857

Вы мать ребенка школьнических лет,
И через год муж будет генералом…
Но отчего па личике усталом —
Глухой тоски неизгладимый след?

Необходим для сердца перелом:
Догнать… Вернуть… Сказать кому-то слово…
И жутко Вам, что все уже в былом,
А в будущем не видно и былого…

Не может кровью не истечь
Любое сердце, если множествам
На грозном стыке эр порожистом
Рок нации диктует лечь.

И разум мечется в бреду,
Предвидя свист и рокот пламенный
На страшных стогнах Белокаменной,
В осуществившемся аду.

Рассудок не вмещает наш,
Что завтра будет взор ученого
В руинах края омраченного
Искать осколки ваз и чаш.

Искать?. Но чаша — лишь одна:
Скорбей и смертного томления, —
К устам дрожащим поколения
Она судьбой поднесена.

Она, как рдеющий кристалл,
Горит и будит понимание,
Что над страной бесшумно встал
Час всенародной Гефсимании.

1951

Подсолнух поздний догорал в полях,
И, вкрапленный в сапфировых глубинах,
На легком зное нежился размах
Поблескивавших крыльев ястребиных.

Кладя пределы смертному хотенью,
Казалось, то сама судьба плыла
За нами по жнивью незримой тенью
От высоко скользящего крыла.

Как этот полдень, пышности и лени
Исполнена, ты шла, смиряя зной.
Лишь платье билось пеной кружевной
О гордые и статные колени.

Да там, в глазах, под светлой оболочкой;
На обреченного готовясь пасть,
Средь синевы темнела знойной точкой,
Поблескивая, словно ястреб, страсть.

1916

случайные слова возьми и пропусти
возьми случайные и пропусти слова
возьми слова и пропусти случайные
возьми «слова слова слова»
возьми слова и пропусти слова
возьми и пропусти «возьми» —
и слова пропусти

У тети Даши радуга,
Радуга в руках!
А день – лучистый, радостный,
Сиренью он пропах.

Из шланга брызги в стороны
Взлетают, как салют.
И песенки задорные
Синицы нам поют.

Цветам, наверно, кажется,
Что дождь умыл их вдруг.
Звенит травинка каждая,
Искрится все вокруг.

Мы с тетей Дашей рядышком
По двору идем.
Мы радугу, мы радугу
Руками достаем!

Нам с тетей Дашей весело,
Нам с нею по пути…
Хорошая профессия —
Радугу нести!

Ни темного уголка…
Но кажется, клочья тучи
Затмевают луну?
Нет, это взор обманули
Тени пролетных гусей.

Ночь снизошла, всю ложь опровергая.
Забылся день, подобный чертежу…
К твоим вратам. Обитель всеблагая,
Очами внутренними подхожу.

Вот, стройный пик, как синий конус ночи,
Как пирамида, над хребтами встал:
Он был, он есть живое средоточье,
Небесных воль блистающий кристалл.

Он плыл, звуча, ковчегу Сил подобный,
Над гребнями благоговейных гор,
И там, на нем, из синевы загробной,
Звенел и звал невоплотимый хор:

Тот клир святых, чьи отзвуки благие
Я ждал, искал, как полустертый след,
В стихах поэтов, в ритмах литургии,
В преданиях первонародных лет…

1936

Легла бы и лежала,
и больше ничего,
и ничего б не знала
про друга своего.

Ни слова, ни полслова,
ни даже ничего —
про доброго, про злого,
про друга своего.

1982

Пустынный зал. Витрины. Свет и мгла
Здесь борются, как боги Зороастра.
Стремится к своду лёгкая пилястра,
Брожу одна и к вазе подошла.
Две длинные волюты, два крыла,
Как руки из сквозного алебастра,
Средина округлённая, как астра,
Два нежных разветвленья у ствола.
С волнением нежданным пред тобою,
О бледная подруга, я стою.
Как ты чиста! Влюблённою мечтою
Ловлю мечту прозрачную твою.
Ты чутко спишь. Ты ждёшь неутомимо...
Всегда одна. Часы проходят мимо...
Для тщетных ласк, для чистых обнажений.

Холодным утром солнце в дымке
Стоит столбом огня в дыму.
Я тоже, как на скверном снимке,
Совсем неотличим ему.
Пока оно из мглы не выйдет,
Блеснув за прудом на лугу,
Меня деревья плохо видят
На отдаленном берегу.
Прохожий узнается позже,
Чем он пройдет, нырнув в туман.
Мороз покрыт гусиной кожей,
И воздух лжив, как слой румян.
Идешь по инею дорожки,
Как по настилу из рогож.
Земле дышать ботвой картошки
И стынуть больше невтерпеж.

1946

Дети смотрят на нас
голубыми глазами.
Дети плачут о нас
горевыми слезами.
Дети смотрят на нас.

Дети каждый твой шаг
подглядят и обсудят,
вознесут до небес
или твердо осудят.
Дети смотрят на нас.

Обмануть — не моги,
провести — и не пробуй
этот взгляд, что пурги
зауральской
суровей.
Дети смотрят на нас.

Красив, как Демон Врубеля для женщин,
Он лебедем казался, чье перо
Белей, чем облако и серебро,
Чей стан дружил, как то ни странно, с френчем.

Благожелательный к меньшим и меньшим,
Дерзал — поэтно видеть в зле добро.
Взлетал. Срывался. В дебрях мысли брел.
Любил Любовь и Смерть, двумя увенчан.

Он тщетно на земле любви искал:
Ее здесь нет. Когда же свой оскал
Явила Смерть, он понял: — Незнакомка…

У рая слышен легкий хруст шагов:
Подходит Блок. С ним — от его стихов
Лучащаяся — странничья котомка…

Дорогой шла девица;
С ней друг её младой:
Болезнены их лица;
Наполнен взор тоской.

Друг друга лобызают
И в очи и в уста —
И снова расцветают
В них жизнь и красота.

Минутное веселье!
Двух колоколов звон:
Она проснулась в келье
В тюрьме проснулся он.

Иди, родная, замуж за меня,
И ты худого не узнаешь дня.
Напротив, будешь счастлива совсем.
Во-первых, я ужасно мало ем.
А пью я и того, пожалуй, меньше,
А что до взоров и объятий женщин,
То я от них мгновенно отвернусь
В тот самый день, как на тебе женюсь!

Ты споришь, воюешь, порою ссоришься.
И всё же подумай прежде всего:
Что главное в жизни не С ЧЕМ ТЫ БОРЕШЬСЯ,
А РАДИ ЧЕГО. А РАДИ ЧЕГО?

Что же это был за поход, что же это был за народ
Или доброты в этот год на планете был недород?
Если б не в степях воронье, я б решил, что это вранье,
Я бы переживший войну так и не поверил в нее

Не поймет ни сын твой, ни внук, как же это сразу и вдруг,
Населенье целой страны выродилось в бешенных сук
Детям не поставишь в вину, что они играют в «войну»
И под словом «немец» всегда подразумевают страну

Как же мы теперь объясним горьким пацанятам своим,
Что не убивали детей братья по фамилии Гримм
Если вдруг чума, то дома, все-таки на прежних местах
Если люди сходят с ума, все-таки не все и не так.

Что же это был за поход, что же это был за народ
Или жизнь и смерть в этот год понимались наоборот?
Если б не в степях воронье, я б решил, что это вранье,
Я бы переживший войну так и не поверил в нее

1975

Так жить нельзя! В разумности притворной,
С тоской в душе и холодом в крови,
Без юности, без веры животворной,
Без жгучих мук и счастия любви,
Без тихих слез и громкого веселья,
В томлении немого забытья,
В унынии разврата и безделья…
Нет, други, нет — так дольше жить нельзя!
Сомнений ночь отрады не приносит,
Клевет и лжи наскучили слова,
Померкший взор лучей и солнца просит,
Усталый дух алкает божества.
Но не прозреть нам к солнцу сквозь тумана,
Но не найти нам бога в дальной тьме:
Нас держит власть победного обмана,
Как узников в оковах и тюрьме.
Не веет в мир мечты живой дыханье,
Творящих сил иссякнула струя,
И лишь одно не умерло сознанье-
Не то призыв, не то воспоминанье, —
Оно твердит: так дольше жить нельзя!

7 декабря 1884

Соловьи на ветвях
Плачут, не просыхая,
Под весенним дождем.
Капли в чаще бамбука …
Может быть, слезы?

Хлопук внезапный в синеве —
Как торопливый след вчерашний
На желтом склоне, на траве…
Осколки ржавые на пашне.

Пышно льётся светлый Терек
В мирном лоне тишины;
Девы юные на берег
Вышли встретить пир весны.

Вижу игры, слышу ропот
Сладкозвучных голосов,
Слышу резвый, лёгкий топот
Разноцветных башмачков.

Но мой взор не очарован
И блестит не для побед,
Он тобой одним окован,
Алый шелковый бешмет.

Образ девы недоступной,
Образ строгой красоты
Думой грустной и преступной
Отравил мои мечты.

Для чего у страсти пылкой
Чародейной силы нет
Превратиться невидимкой
В алый шелковый бешмет?

Для чего покров холодной,
А не чувство, не любовь
Обнимает, жмёт свободно
Гибкий стан, живую кровь?.

Просты? ни вод под брюхом были.
Их рвал на волны белый зуб.
Был вой трубы — как будто лили
любовь и похоть медью труб.
Прижались лодки в люльках входов
к сосцам железных матерей.
В ушах оглохших пароходов
горели серьги якорей.

Мы вернемся к месту нашей встречи,
Где возникли ласковые речи,
Где возникли чистые мечты,
Я, увидев нашей встречи место,
Вспомню дни, когда была невеста
Ты, моя возлюбленная, ты!

Берлин
1922 г.

— Я в сердце жертвенник богиням ставил вечно
И клялся было Муз любити я сердечно,
Но видевши тебя, ту мысль я погубил,
Прекрасная брюнет, тебя я полюбил.
Одна ты у меня на мысли пребываешь,
Теперя ты одна все чувства вспламеняешь,
И свято в том клянусь, — пиита говорил, —
Что сердце, взяв у них, тебе я подарил. —
Брюнетта тут на то: — Богинь не обижаю,
Не сердца твоего, а хуя я желаю.

1756

Умирал в больнице клоун,
Старый клоун цирковой.
На обманчивых уколах
Он держался чуть живой.

Знали няньки, сёстры знали,
Знали мудрые врачи:
Положенье безнадёжно,
Хоть лечи, хоть не лечи!

И, судьбой приговорённый,
Сам артист, конечно, знал,
Что теперь уже бессилен
Медицинский персонал.

Навестить его в палату
Приходили циркачи:
Акробаты и жонглёры,
Прыгуны и силачи.

Приходили, улыбались,
Лишь бы только правду скрыть.
О житье-бытье негромко
Начинали говорить.

Он встречал собратьев шуткой,
Старой байкой ободрял -
Не смешную клоунаду
Перед ними он играл.

И в последнее мгновенье,
В скорбный миг прощальный свой,
Он в глазах друзей увидел
Свет арены цирковой.